Этот вопрос для секулярных текстов современная теория перевода решает достаточно просто [В.Н. Комисссаров]. Хорошим переводом называют эквивалентный и адекватный. Эквивалентный предполагает, что тот или иной перевод решает те же задачи, что и оригинал, адекватный при этом сохраняет еще и жанровое соответствие. Например, если мы пишем письмо с вежливым отказом, то ставим перед собой цель отказаться от сделанного нам ранее предложения (работы), при этом наш адресат, должен почувствовать, что-то, что он нам предлагал, мы очень ценим (в другой раз может и не предложить ничего), для нас это важно и т.п. В разных культурах мы пишем такие письма по-разному, следовательно, и в переводе мы вольны изменить форму письма, поменять какие-то элементы, не держаться жестко за стиль. Ведь с мирским текстом почти всегда понятно, какую цель он преследует. Если это техническая документация – объяснить нам как пользоваться прибором, художественная литература – заставить нас переживать, воздействовать на наше эстетическое восприятие, реклама – призывает нас что-нибудь купить и пр. В каждом тексте на первый план выходит одна из языковых функций (сообщение, призыв, эмоция) вот на них и сосредотачивает свое усилие переводчик.

Что делать со священными книгами? Мусульмане, у которых свято каждое слово, поскольку текст, представляет одну из форм священного диктанта не признают «божественности» перевода. Иудеи, утратив в 70-м году храм, находясь в рассеянии, были вынуждены, «законсервировать» текст, сохранить каждую его букву. Иудеи признают перевод и используют его в литургической практике. Однако статус его ниже, он рассматривается как дополнение, комментарий, к Священному Писанию. И сегодня в синагогах читают священный масоретский текст, а затем более тихим голосом его перевод, на тот язык, которым пользуется собрание. Перевод и комментарий на Священное Писание иудеи называют одинаково – «таргум», что можно перевести как толкование, интерпретация.

Христиане, начиная с апостольского периода переводили Священное Писание. Причем перевод и оригинал изначально имели равный статус и признавались священным текстом, получается, что священна не сама форма слов, но ее смысл, значение, функция.

Для истории перевода Священного Писания очень показателен пример блаженного Иеронима (346-420), который по поручению папы Дамаса (366-384) приступил к переводу Священного писания на латинский язык. К моменту начала работы блаженного Иеронима существовало огромное количество фрагментарных, разрозненных переводов на латинский язык отдельных книг Библии. Мы знаем, что ранняя Римская церковь использовала грческий язык, но уже за пределами Вечного города, греческий язык был менее употребителен и папа Виктор (190) был первым видным деятелем церкви, писавшим по-латыни. Святой Августин (354-430) в своем труде De doctrina Christiana, утверждает, что в первые века церкви имело хождение огромное количество переводов на латинский язык: «Qui enim Scripturas ex hebraea lingua in graecam verterunt, numerari possunt, Latini autem interpretes nullo modo» «Тех кто, переводит с еврейского на греческий можно сосчитать, тогда как переводчиков на латинский язык сосчитать совершенно невозможно» Подобные высказывания мы находим и у блаженного Иеронима.

Иероним в своей работе столкнулся с двумя проблемами. Во-первых, разобрав все доступные ему списки латинских переводов, он замечает, что все они имеют серьезные отличия не только в технике перевода и его качестве, но имеет серьезные расхождение в самом тексте, вариантов было столько же, сколько и самих рукописей (tot sunt [exemplaria] paene quot codices). Иерониму приходится определить, что из всего этого многообразия ближе к греческому подлиннику. Он пишет папе, что это занятие весьма рискованное, что ему необходимо исправить то, к чему многие люди уже привыкли. Он опасается, что как ученые, так и малообразованные люди могут столкнуться с серьезными расхождениями, идущими в разрез с его привычными вкусами, не обрушаться ли на переводчика с бранью за то, что посмел исправить, изменить и дополнить древние книги.

Вторая проблема заключалась в технике перевода. Переводить дословно, сохранить слова, использованные в оригинале, при этом уничтожить всякий смысл или придать новый? Здесь позиция была сформирована следующим образом: перелагать нужно не от слова к слову, но от смысла к смыслу (Non verbum e verbo, sed sensum ex sensu).
Таким образом, мы видим, что блаженный Иероним выступил и как редактор и как переводчик, решительным образом переделал устоявшуюся традицию, приблизил существующий латинский перевод (Vetus Latina) к греческому оригиналу, не побоялся критики, жестко отвечая своим оппонентам, называя их ослами, «считающими, что невежество и святость одно и тоже».

В несколько иной ситуации оказались святые Кирилл и Мефодий, которым поручили создать перевод Священного писания на славянский язык. Мы сейчас оставим в стороне существующие в научной традиции споры, как правильно называть тот язык, на котором говорил Константин Философ и его брат. Будем называть его церковнославянским. Славяне на начало IX века находились в очень сложной ситуации. Часть из них вообще не приняла еще христианство, часть, те что жили ближе к границам Восточной и Западной Римской империи были двуязычны, принимали христианство от своих греко- или германо- говорящих соседей. Чтение священного писания и тех и у других совершалось или на греческом языке или соответственно на латыни. Этим и объясняется заимствование в церковнослаянский язык и потом в русский следующих христианских терминов: крест – kroiz, а не stauros. причастие-евхаристия лат. термин «комкание» от communio. Конечно, не все хорваты и болгары были двуязычны, и свободно понимали латинский или греческий, им требовался перевод, чтобы они могли совершать божественную литургию на языке, который они бы понимали без предварительной подготовки. Здесь и появился перевод моравских братьев, на своеобразный язык, на котором вероятно не говорили все славяне, но который, как мы знаем, они достаточно легко усваивали и использовали.

Принципиальное отличие от ситуации с латинскими переводами было то, что церковнославянский, в отличие от латыни, не был литературным языком. Более того, не существовало алфавита… Таким образом, славянским учителям пришлось создать еще и язык, взяв за образец язык «устроенный» -- греческий, этим и объясняется обилие грецизмов как лексических, так и синтаксических. Несмотря на это ранняя редакция славянского перевода не следует рабски греческому языку, сохраняет основные принципы своей грамматики.

Важное наследие того времени оставил Иоанн Экзарх Болгарский. По нему мы можем судить, о том, как понимали славяне в средние века деятельность переводчика. В своем предисловии к Шестодневу он рассуждает о переводе, цитируя св. Дионисия, говорящего о том, что дурно и бесплодно внимать только самим словам, их звуку и их форме, плохо, когда божественные речи не доходят до разума, по причине не понимания слов. Далее, Иоанн говорит о том, что невозможно при переводе просто заменять одно слово другим. В одном языке одно слово кажется красивым и благозвучным, в другом оно -- безобразно и оскорбительно, нельзя везде следовать греческим словам, но надо переводить лишь смысл; если же переложить просто греческое слово на славянское, то смысл придет к искажению. Необходимо искать способы передать содрежание, смысл греческого текста «тождемощный разумъ перелагати»

Сейчас мы упомянули слово редакция. Это не оговорка. В рукописной традиции только славянского Евангелия выделяют восемь типов. Под редакцией мы понимаем сознательное изменение текста с использованием нескольких списков и оригинала. Тот же вариант славянского textus receptus – Елизаветинская Библия, доступного нам в многочисленных печатных изданиях, является окончательной точкой развития (как считают некоторые ученые, в частности Н.И. Ильминский – порчи) церковнославянского текста. Мы сейчас не будем вдаваться в подробности, как развивался славянский текст, отмечу только, что Елизаветинская Библия не представляет какой-то одной сложившейся традиции, текст весьма эклектичен. Разные книги следует разным традициям, ведь в процессе унификации использовались не только существующие на тот момент печатные и рукописные церковнославянские книги, греческие оригиналы, опять же представляющие разные текстологические традиции, но и латинские переводы, известные нам под общим названием Вульгата.

Обозревая рукописную историю славянской Библии [А.А. Алексеев], мы видим, что книги Священного Писания были представлены в трех видах, особенно книги Нового Завета: Евангелие апракос (недельное Евангелие: краткого, полного и сверхкраткого типа), тетр, толковое Евангелие. Таким образом, издревле была представлена традиция использования Священного Писания: литургическая практика, домашние чтение, изучение Божественного текста. На сегодняшний день мы следуем той же традиции: у нас есть Елизаветинская Библия для литургической практики, Синодальный перевод для домашнего чтения, Толковая Библия для изучения священного писания. Примерно такая же ситуация существует во многих других церквях, например в Англиканской церкви: на литургии используется Библия короля Иакова, дома люди читают один из новых английских переводов, легких для понимания с красивым современным (современный не значит вульгарный, как теперь стало модно в новых переводах Нового Завета на русский язык) английским литературным языком, те же, кто хочет знать больше, почему переведено так или иначе читают разнообразные по полноте или качеству исполнения «учебные» Библии. Мы видим, что необходимость наличия трех типов перевода, исходит из естественной необходимости. Один перевод более понятен, но менее красив, другой красив, но не звучен, его не произнесешь на литургии и т.п.

Именно эти причины и толкали славянских книжников на улучшение, изменение текста. Они убирали одни слова, вставляли другие: «аминь, аминь» заменяли на «право, право», а потом на оборот, «параклитъ» – на «утешитель», «раждие» – «лоза». Однако, к концу рукописного периода церковнославянского текста, возникла тенденция к буквализму, отчасти это можно объяснить тем, что церковнославянский язык (южнославянский в основе с большим влиянием тюркских языков) стал «искусственным» языком для восточных славян.

Сравнению «исправленного» перевода с рукописью Остромирова Евангелия, стоящего очень близко к переводу Константина и Мефодия, посвятил одну из своих работ Н.И. Ильминский. Здесь для нас наибольший интерес представляет не сам анализ недостатков и достоинств одной редакции перед другой, а скорее взгляд Н.И. Ильминского на теорию и практику перевода вообще и для «инородцев» в частности. Н.И. Ильминский анализирует несколько примеров из Псалтыри, утверждая, что ранний славянский перевод с одной стороны менее точен, но с другой – более поэтичен, экспрессивен, «переводит не по форме, но по духу, верно, но в то же время не рабски и буквально соблюдая законы и формы славянской речи». Н.И. Ильминский с восторгом отзывается о переводческой концепции Иоанна Экзарха Болгарского. Он проводит параллели со своим опытом перевода Священного Писания в среде инородцев, ведь Н.И. Ильминский работал, подобно славянским первоучителям, с «неустроенным» языком.

Чуваши и татары, живущие рядом, пишет Н.И. Ильминский, прекрасно понимают друг друга, знают, как назвать что-то по-татарски и по-чувашски, каждое слово для них имеет точное соответствие. Тут не возникает никаких проблем. Однако, как только наша речь выходит за рамки обыденного крестьянского или городского быта, мы сталкиваемся с той же проблемой, которую описал Иоанн Экзарх Болгарский. Соответствия перестают подходить, одно слово надо перевести двумя, три слова – одним, чтобы передать дух и содержание оригинала: «Отсюда естественно должна была происходить свобода и самостоятельность в переводе с греческого языка на славянский у таких ученых и образованных переводчиков, как Иоанн Экзарх Болгарский»

Кряшенский перевод Нового Завета не избежал ни одной из тех трудностей, проблем, противоречий, о которых мы говорили ранее. Перевод начался в 1866 г. с опубликования перевод Евангелия от Матфея, а завершился в 2005 г. Это громадный отрезок времени, за который в жизни нашей страны, в жизни кряшен происходили разительные изменения. Язык же явление социальное, если нет людей говорящих на том или ином языке, нет и языка, нет языка – нет народа. Меняется народ – меняется язык. Гораздо быстрее меняется язык у народов, не имеющих письменности, или имеющих, но по тем или иным причинам мало и или вообще не пользующимся ей.

Переводческой группе, которой я имел честь помогать, пришлось выполнить поистине титаническую работу – завершить то, что не было переведено и опубликовано Братством св. Гурия, объединить под одной обложкой переводы, выполненные за огромный период в полторы сотни лет. Даже в таких языках, как скажем, английский, а переводы Библии на этот язык не прекращались никогда, каждые пятьдесят лет перевод обновляют, чтобы он соответствовал современному языку. Кряшены же оказались в очень сложной ситуации: у них не только не переводилось Священное Писание, но и была прервана книжная традиция вообще. Находясь между двумя огромными народами – русскими и татарами трудно было избежать языковых изменений. Работая над этим изданием, мы исходили из следующих принципов: сохранить традицию с одной стороны, отразить современное состояние кряшенского языка – с другой. Это было не просто: кряшенских школ нет, нет нормативной орфографии и грамматики, многие слова, использованные Н.И. Ильминским, исчезли, изменили свое значение, какие-то известны только знатокам, специально, изучающим язык переводов группы Н.И. Ильминского; в разные периоды были использованы разные материалы, с которых выполнялся перевод, да и наши современные знания о греческих оригиналах и о существующих древних и современных переводах шагнули далеко вперед.

Переводческая группа, в конце концов, после длительных консультаций выработала следующий подход: Четвероевангелие остается в неизменном виде; Деяния подвергаются лишь незначительной орфографической и грамматической правке, исправляется терминология согласно Четвероевангелию; фрагменты посланий, подготовленные Н.И. Ильминским и его коллегами, сохраняются. Перевод осуществлялся с греческого языка, полагаясь на православную традицию с одной стороны и используя все последние достижения науки библеистики – с другой.

Переведенные ранее части уже использовались во время литургии, поэтому перевод остальных частей Нового Завета был тоже литургическим. Мы пытались сохранить всю сложную и иногда затрудняющую понимание терминологию. Вот очень яркий пример: в греческом тексте встречаются два слова номос – закон и диатэке – завет. Диатэке – надо понимать как «соглашение», «договор» -- договор между человеком и Богом: договор был заключен с Адамом, Ноем, Авраамом, Иаковом, Моисеем, наконец, новый договор, установленный Иисусом Христом. Словом номос как правило определяется Закон Моисея или Тора, несколько раз это отнесено ко всему Ветхому Завету.

Перевод на кряшенский «жанга законъ» группой Ильминского был вызван, вероятно, употреблением этого сочетания в церковнославянском языке: «проклинаю … всякого человека дерзнувшаго некако хулити и глаголати на ветхый и новый законъ» [Рязанская кормчая]. В эпоху, когда церковнославянский язык был общеобразовательным предметом, и многие дети учились читать по Псалтири, такой термин был вполне приемлем. Сейчас же всякая связь с церковнославянским для русского языка, а через его посредство (ведь слово продолжает осмысляться как заимствование) и для кряшенского утрачена. Здесь трудности не заканчиваются: в посланиях зачастую эти термины встречаются параллельно, противопоставляются, на них построено рассуждение о Законе и Благодати. О чем идет речь: «ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон» Рим 2:14 или же «Жало же смерти -- грех; а сила греха закон» 1 Кор 15:56? Искушенный читатель поймет, что речь идет не Благовествовании, не о Новом Завете Господа нашего Иисуса Христа, а о чем-то другом, но что делать неискушенному… Вот еще один пример: «Я говорю то, что завета о Христе, прежде Богом утвержденного, закон, явившийся спустя четыреста тридцать лет, не отменяет так, чтобы обетование потеряло силу» Гал. 3:17

Для того, чтобы избежать этой терминологической путаницы мы ввели слово «канон», известное тюркским языкам из греческого. Словом канон мы перевели собственно «закон» номос , а слово «завет» диатэке мы передаем традиционным термином – законъ. С точки зрения филологии это не идеальное решение – следовало бы найти точное соответствие и перевести как «соглашение». Тем не менее, в этом случае, как и во многих других, мы не стали разрушать сложившуюся традицию, попытавшись найти некий компромиссный вариант.

В своем докладе я пытался представить вам те проблемы, с которыми сталкивался Христианский мир при переводе Священного Писания, начиная с самых первых дней Благовествования. Я попытался изобразить, как сложилась понимание перевода в России, как и почему получилось так, что нам нужны сразу несколько переводов Священного Писания. В этой исторической картине, я попытался обозначить место нового кряшенского перевода Нового Завета. Перевода литургического, многослойного, пытающегося сохранить традицию и не отстать от современности, для того, чтобы нести Благую Весть Господа Нашего Иисуса Христа людям православным на их родном языке.

А.А. Алексеев «Текстология славянской Библии» СПб., 1999
Н.И. Ильминский «Размышление о сравнительном достоинстве в отношении языка разновременных редакций церковно-славянского перевода Псалтири и Евангелия» СПб., 1886
В.Н. Комисаров «Современное переводоведение» М., 1999
Рязанская Кормчая 1284 г. РНБ F. п. I

Александр Сизиков