П. Знаменский

2 декабря в 9 часов утра после продолжительной и тяжкой болезни скончался На 59-м году жизни пользовавшийся широкой известностью в нашем восточном крае о. Василий Тимофеевич Тимофеев, более 30-ти лет, трудившийся на поприще христианского просвещения своих соплеменников татар, бывший первым и лучшим сотрудником Н.И. Ильминского, его правой рукой, проводником его просветительных идей в жизнь, дорогим духовным чадом-первенцем.

В высшей степени замечательна и поучительна судьба этого поистине избранника Божия, взысканного и поставленного промыслом Божьим на свечник Православной Церкви, чтобы осветить мрак старокрещеного татарства, взысканного из самого же этого мрака, из темной татарской семьи безвестной татарской деревни Никифоровки глухого Мамадышского уезда, приобретшего печальную известность массовыми отступлениями старокрещеных татар от христианства. Судьба эта подробно описана самим покойным в его автобиографических дневниках, издававшихся под редакцией Н. И. Ильминского в духовных журналах 1860-х годов и перепечатанных в книге о крещено-татарской казанской школе, затем в Истории Казанской Академии и в книжке: На память о Н. И. Ильминском Знаменского.

Что-то напоминающее древние жития слышится в рассказах о молодых годах жизни почившего. Юноша вкусил сладости почитания книжного в приходской школе своего села и унесся душой в иной мир. И встал в нравственный разлад с своей темной семьей, с своей родной матерью, фанатически державшейся суеверной татарской старины. Он бежит из семьи в один из казанских монастырей, где в должности послушника, под руководством не мудрого, но благочестивого и любящего старца, весь предается своему увлечению святыми книгами, пробует даже делать из них выписки в переводе на свой родной язык: и тогда уже у него возникало в душе стремление делиться своим светом со своими собратьями. Семья снова вызывает его к себе, заставляет вступить в брак и всячески втягивает его снова в свою опостылевшую ему жизнь. Для будущего распространителя евангельского света, верно, еще нужны были тяжкие испытания, которые бы закалили его еще не твердый дух...

Наступили 1860-е годы, когда Н.И. Ильминский, успевши к тому времени близко познакомиться с татарской жизнью и разочаровавшись в достоинстве и практической приложимости старых переводов христианских книг на книжный татарский язык, решился оставить этот малопонятный для простых людей язык и избрал орудием для христианского просвещения татар новые переводы прямо на народный и живой язык татар, и именно Татр старокрещеных, как более чистый, понятный для всех и кроме того более свободный от разных примесей мухаммеданской культуры. Он начал это дело в 1862 году с перевода синодального букваря, который должен был лечь в основу всей новой системы последующих переводов и всего начального образования крещеных татар. Дело было новое и трудное; Николай Иванович, как опытный лингвист, хорошо знал, что в знании чужого языка никогда нельзя достигнуть той безошибочности, какой отличается обладание природным языком, и что для верности предпринятых им переводов безусловно необходима помощь какого-нибудь смышленого природного татарина. И вспомнил он благочестивого, любознательного и талантливого юношу Василия, которого как-то раз видел он в монастыре за книгой и выписками, сам отыскал его в деревне и приспособил к своему задушевному делу.

В 1863 г. Николай Иванович совсем перетянул его из деревни в Казань, где на первый раз пристроил его с женой на черные работы к казанскому женскому монастырю, его - возить в монастырь воду и топить печи, а ее - к монастырскому огороду на о. Кабан. Потом с начала учебного года выхлопотал ему место практиканта татарского языка при миссионерском отделении духовной академии, где сам служил профессором. С этих пор они оставались, неразлучны до самой кончины Николая Ивановича в течение долгих лет, работая вместе за одним и тем же святым делом христианского просвещения старокрещеных татар.

На должности практиканта татарского языка в академии Василий Тимофеевич выписался из податного состояния и был принят в духовное звание. Должность эта дала ему положение и, хотя не большие, самостоятельные средства и поставила его в самые близкие, родственные связи с академией. Кто-то из высокопоставленных духовных лиц сострил, - вот де нынче и водовозов стали в профессора академии брать. Сам Василий Тимофеевич робко явился в это высшее духовное заведение, к которому чувствовал глубокое и самоуничижительное благоговение. Но академия приняла его весьма симпатично. Студенты сразу полюбили этого всегда скромного, необыкновенно деликатного и преданного своему делу молодого труженика. Быстро с ним сблизились и, учась у него татарскому языку, сами помогали ему своими знаниями и даже своими скудными материальными средствами. Он поселился около стен академии в маленьком подвальной квартирке академической слободки. Здесь под сенью академии прошло несколько лет его первоначальной деятельности, ознаменованных очень крупными делами.

До открытия Братства св. Гурия и учреждения инородческой учительской семинарии вся миссионерская деятельность Николая Ивановича и Василия Тимофеевича имела своим базисом миссионерское отделение академии, постоянно шла от имени последнего. От имени отделения производилась вся их первоначальная переводческая работа, под его же фирмой созидалась, и новая система просветительного действия на татар при помощи живого татарского языка и при посредстве учителей из природных же татар и формировалась весьма важная в этой системе крещено-татарская школа. Для академического миссионерского отделения школа эта была тем же, чем ныне служат образцовые школы для семинарий. Василий Тимофеевич не оставлял своей должности при миссионерском отделении до конца своей жизни и постоянно питал к академии самые живые чувства преданности и благодарности.

Значение его в деле татарских переводов христианских книг метко определил сам Н. И. Ильминский в одном письме (1864 г.) к исправлявшему должность обер-прокурора Св. Синода кн. Урусову; он писал, что с Тимофеевым они составляют вместе «одного порядочного человека, как слепец и хромец в старинном русском апологе. Я лингвист и переводчик, имеющий, однако же, постоянную нужду в Тимофееве, как живописец в натурщике». С помощью этой живой и способной натуры, с годами приобретавшей все большую и большую опытность в переводческом деле, и создавалась Николаем Ивановичем вся эта существующая теперь масса художественных татарских переводов, которая обняла собою весь круг начального школьного образования в религиозном духе и круг православного богослужения. Они совещались по этим работам чуть не каждый день и часто подолгу просиживали над своими записями, стараясь общими силами преодолеть необычайные трудности при передачи богослужебного витийства и поэзии на наивном и скудном народно-татарском языке. Переведя что-нибудь новое, они немедленно прочитывали свою работу с учениками школы, чтобы испытать на деле ее удовлетворительность относительно ясности и правильности языка. Василий Тимофеевич был и корректором этих переводов при издании, и их распространителем и истолкователем среди татар, и от души радовался каждой вновь составленной татарской переводной книге, как самому драгоценному приобретению. К 1869 г. переводы эти достигли уже такой полноты, что для крещеных татар открылась возможность услышать на своем родном языке полное православное богослужение. Первым совершителем и организатором его среди казанских татар явился тогда незабвенный для них гость Казани алтайский миссионер Макарий, потом епископ Томский, проживший в Казани года полтора по делам своей миссии.

Василию Тимофеевичу первому дано было осуществить и другую мысль новой просветительной системы Н. И. Ильминского - сделаться первым учителем татар из их же среды. Едва поселился он в своем подвале академической слободки, как явились к нему в науку трое татарчат из его деревни Никифоровки, и его маленькая квартирка сделалась первой колыбелью повсюду теперь известной и многолюдной крещено-татарской школы. Николай Иванович с радостью приветствовал благое начинание и принялся горячо поддерживать его всеми мерами. Пред его глазами происходил живой и поучительный процесс естественного формирования чисто народной школы совершенно нового типа, и он живо был заинтересован, но старался ничем не мешать естественному развитию этого процесса, воздерживался даже от лишних указаний, чтобы какими-нибудь предзанятыми мыслями не испортить тех приемов обучения, до каких добирался сам учитель по указанию опыта. Василий Тимофеевич оказался природным и притом высокоталантливым и искушенным жизнью педагогом. Он сам прошел тяжелый период внутренней религиозной ломки и не только понимал, как другим искушаемым помочь, но и на деле проникнут, был пламенным стремлением оказать такую помощь своим единоплеменникам, увлекаемым от Церкви на сторону мухаммеданства. Таким естественным путем Василием Тимофеевичем и были постепенно выработаны, а Николаем Ивановичем осмыслены и сформулированы все те основные начала их образовательной системы, которые легли потом в основу устройства всех инородческих школ. Василий Тимофеевич послужил для Николая Ивановича разумным натурщиком и в этом важнейшем деле его жизни.

Крещено-татарская школа имела характер совершенно семейный и сама заменяла для своих питомцев добрую христианскую семью, которой у них не было. Ни искусственных дисциплинарных форм, ни наказаний в ней не было. Учитель держался с учениками, как старший брат или дядя Василий, к которому они относились просто и вполне откровенно, хотя и уважительно. Николай Иванович высоко ценил его школьные заслуги, иногда даже с принижением пред ним себя самого. «Вся сила, писал он в одной журнальной корреспонденции 1864 г., вся сила в настоящем учителе школы: без него она не могла бы существовать; он ее главная опора и с утра до ночи трудится для нее бескорыстно». Нельзя не помянуть здесь добрым словом и покойной супруги бедного учителя, простой чернорабочей татарки, но доброй и любящей женщины христианки, самоотверженно помогавшей труженику мужу. В дни первоначальной школьной бедности она одна без прислуги вела все убогое школьное хозяйство, кормила татарчат своей стряпней, стирала их белье, мыла полы и едва ли не тогда и надорвала свое слабое здоровье; она потом постоянно хворала и в начале 1884 г. скончалась от истощения.

Господь благословил дело казанских тружеников. В 1864 г. школа была открыта официально, а лет через семь насчитывала у себя уже более ста учеников и, благодаря разным пожертвованиям, обзавелась собственными теперешними помещениями. Кроме того, чрез своих учеников успела основать по татарским селениям новые школы - свои колонии и получила в отношении к ним значение школы центральной. Изумительно было действие этой оригинальной школы с ее колониями среди крещено-татарского населения, особенно в первые годы, когда свет их в первый раз озарил глубокий мрак окружавшей их жизни и пробудил спавших в нем полуверов. Сами малолетние ученики школы, благодаря одушевленным внушениям своего учителя, как бы сознавали важность своего назначения, держались серьезно, вдумчиво, как взрослые, учились с утра до ночи сами, без всяких сторонних побуждений, забывая даже игры своего возраста, и с удивительной быстротой усваивали все, что давали им новые татарские книжки и уроки учителя. Зимой школа училась, а летом вместе с учителем отправлялась учить других по татарским селениям. Рассыпавшись в разные стороны, маленькие татарчата повсюду всем и каждому нахваливали свою школу, к которой страстно привязывались, как к родной семье. Читали свои татарские книжки, пели по домам и по улицам на родном языке священные песни, собирая около себя этим пением толпы растроганных слушателей, вели беседы о вере, с успехом вступали в споры с приверженцами мухаммеданства и заставляли их склоняться на свои сердечные речи или наводили их по крайней мере на раздумье относительно превосходства христианской веры и привлекали в свою школу новых товарищей. Каждый из них был своего рода апостолом христианского просвещения, и апостолом влиятельным и успешным, потому что усвоил то начальное христианское просвещение, какое проповедовал, вполне сознательно, на своем родном языке, был для своих слушателей свой человек, говорил их же языком, мыслил их же элементами мысли, чувствовал одним с ними сердцем, которое подавало родным сердцам весть обаятельную. Он был вовсе не похож на тех прежних грамотных инородцев - воспитанников немногих старых русских школ, которые поучившись с грехом пополам по малопонятным для них русским книгам и, не получив никаких прочных задатков русской культуры, все-таки круто разрывали связь со своей инородческой средой, начинали ее презирать и пропадали для своей единоплеменной массы где-нибудь, например в сельских писарях, или совсем бесследно, или даже возбуждая против обучавшей их школы отвращение и вражду. Особенно чувствительно обнаружилось благотворное влияние школы Василия Тимофеевича во время массового отпадения крещеных татар от Церкви в 1866 г. и после во времена менее крупных отступнических движений по татарским селам.

Несмотря на господство в новых школах татарского языка, эти школы оказали не маловажную помощь сближению крещеных татар с русской народностью. Сближение это, по мысли Н. И. Ильминского, не верившего в этом отношении в силу одного только русского языка, достигалось путем общего образования татар - питомцев новых школ в духе русского православия и русской культуры. Василий Тимофеевич постоянно внушал своим питомцам, что они всем своим образованием обязаны заботам об них русских людей, без которых они так бы и остались в своей прежней темноте, что русских нужно за это благодарить всю жизнь, что кто и больше хочет учиться, тот должен обращаться к ним же, а уж никак к татарским муллам и, как можно, лучше узнавать для этого русский язык. Мысль о сближении с русскими была господствующей мыслью и всех его поучений в храме по принятии им священства. Он сам представлял собою лучший и наиболее соответственный идеям Н. И. Ильминского образчик разумного и сознательного обрусения, без потери, однако же, родственной связи с своими единоплеменниками, которых должен был воспитывать, как их учитель и пастырь.

Священный сан он получил в 1869 году и сделался первенцем инородческого священства. Священством этим вместе с введением для татар богослужения на родном языке, можно сказать, окончательно завершилась и увенчалась новая система их христианского просвещения. В этом же году начала устраиваться в татарской школе домовая церковь, которая, по выражению владыки Антония, освятившего его в декабре 1871 года, должна была сделаться для татарского племени «тем же, чем сделалась Сионская горница, где была Тайная Вечеря и сошествие Святого Духа на Апостолов, для целого рода человеческого». После своего посвящения до открытия школьной домовой церкви о. Василий совершал на татарском языке богослужение в разных церквах Казани, в которых удобнее было собрать крещеных татар, и вне Казани в разных татарских селениях, везде привлекая толпы татар-богомольцев и производя своим слежением и поучениями на родном языке огромное и спасительное впечатление на крещено-татарское население. По освящении школьного храма во имя св. Гурия в нем стало совершаться постоянное татарское богослужение и чрез учеников школы распространилось отсюда по многим сельским церквам татарских приходов.

В 1872 году открылась в Казани учительская инородческая семинария (под дирекцией Н. И. Ильминского), как заведение высшее в отношении к крещено-татарской школе, но однородное с последней, бывшее ее продолжением в поступательном ходе инородческого образования. Семинария и родилась, так сказать, в недрах этой школы, потому что два первых года помещалась в ее стенах, и, живя с ней нераздельной, усвоила и ее религиозно-нравственное направление, и ее простую обстановку, и ее семейный характер. Связь между Николаем Ивановичем и о. Василием сохранилась в прежней силе. Они виделись между собой почти каждый день и сообща вели свое общее дело, один по семинарскому, другой по начальному христианскому образованию инородцев, придавая тому и другому замечательное единство. Они внимательно следили за своими воспитанниками не только в своих заведениях, но и по выходе их на учительские места, вели с ними постоянную корреспонденцию, замечали из них лучших и, по общему совещанию, назначали им места служения, а некоторых рекомендовали епархиальным преосвященным и на священнослужительские должности. До 1890 г. школа Василия Тимофеевича выпустила до 50 священнослужителей в епархии Казанскую, Вятскую, Симбирскую, Самарскую, Уфимскую и Оренбургскую и сотни учителей в многочисленные татарские школы тех же епархий. Все это были духовные дети и дети детей почтенного о. Василия. Сельские татарские школы - дщери его казанской центральной школы, размножаясь с каждым годом, раскинулись почти на все местности Волжско-Камского края, где есть крещено-татарское население, как истинно евангельская мрежа для таинственной благодатной ловитвы. И все управляющие нити этой обширной мрежи находились в руках обоих казанских деятелей, из которых один был директором и как бы попечителем этого особого и своеобразного учебного округа, а другой - его главным инспектором, часто лично разъезжавшим по своему округу с целью, где открыть новую школу, где что-нибудь исправить, где чем-нибудь подсобить. Разъезды эти, при довольно самостоятельной постановке татарских школ, представляли главную форму контроля над их деятельностью и были совершенно необходимы. Василия Тимофеевича в этом случае некем было и заменить.

После принятия им священного сана его поездки получили еще новое значение, миссионерское и в некотором роде благочинническое, руководительное для самих священнослужителей из татар. Везде, куда он приезжал, он совершал татарское богослужение, говорил поучения, увещевал наклонных к отступничеству, вникал в дела местной школы и прихода, давал нужные советы и распоряжения. В особо важных случаях ему давались для этого особые командировки от епархиального начальства. В 1873 г. казанским епархиальным начальством возложена на него официально обязанность, при разъездах по крещено-татарским селениям, делать жителям увещания, наставления и совершать богослужение и требы на татарском языке. А в следующем 1874 г. тоже поручено ему от преосвященных вятского и уфимского. Нет, кажется, ни одного угла по Волжско-Камскому краю с крещено-татарским населением, где бы он не побывал и религиозную жизнь которого не знал во всей подробности. Указаниями его во многих случаях пользовался и Н. И. Ильминский, часто сам направлявший его разъезды, куда было нужно. И везде, куда только ни приезжал о. Василий, его встречали радостно, доверчиво, как родного и благожелательного руководителя. Он везде держался скромно, ласково, отечески или братски, не проявляя ни тени каких-нибудь начальственных замашек. Для скромного ли учителя, для священнослужителя ли из своих питомцев и питомцев инородческой семинарии он был только старший, более опытный сотрудник в общем деле и одно лишь это дело и имел в виду.

Красноречивым свидетельством того доверия и чистосердечной привязанности, какую питали к своим казанским руководителям все эти инородческие учители и священнослужители, разбросанные по всем концам крещено-татарского населения, служат их многочисленные письма к о. Василию и Н. И. Ильминскому. В архиве крещено-татарской школы их хранится до 2000 за период времени 1865-1891 гг. Адресованы они то на имя обоих, то на имя, которого нибудь одного, но с упоминанием и имени другого, потому что все знали, что все такие письма общее их достояние. В одном письме своем к одному учителю Николай Иванович сам выражался: «О школе, об учениках пописывай Василию или мне; с ним у нас и худо и хорошо все пополам». Некоторые письма так и начинаются: « Святые отцы Николай Иванович и Василий Тимофеевич!», «Наставники нас во благо о. Василий и Николай Иванович!», «Просветители нас, слепых крещеных татар!» и т. п. Это были своего рода донесения по начальству о положении местных школьных и приходских дел, совершенно простые, наивно искренние, полные разных интересных подробностей и составляющие в массе целую историю распространения христианского просвещения в крещено-татарских местностях. На них писались такие же обстоятельные и сердечные ответы с разными наставлениями, указаниями, советами, ободрениями, а иногда упреками и выговорами, - это были своего рода распоряжения окружного начальства, принимавшиеся в местах к руководству и исполнению. И те и другие писались на разных языках, по-русски и по-татарски, на бумаге разнообразнейшего качества и формата и посылались с оказиями, редко по почте. Это своеобразная учебная, а отчасти и церковная администрация еще ждет своего исследователя...

Дела в самой школе Василия Тимофеевича шли своим чередом. Оставаясь по-прежнему заведением частным, она все-таки постоянно пользовалась вниманием начальства, особенно после изъявления ей Высочайшего внимания Государя Императора Александра II, посетившего ее в августе 1871 г., и получила для своего существования более определенные средства. В 1878 г. ей был дан расширенный курс двуклассного народного училища с правами воспитанников на льготу 4 разряда по отбыванию воинской повинности. Преподавательские труды в ней Василия Тимофеевича были облегчены определением к ней особых учителей. С 1872 г. у ней явился радельный и щедрый попечитель, кругом ее облагодетельствовавший, почтеннейший П. В. Щетинкин, от всей своей доброй христианской души полюбивший и ее основателей Н. И. Ильминского и о. Василия, и ее учащихся, и то дело, на которое последние готовились.

С открытием Братства св. Гурия все инородческие школы вместе с своей центральной школой поступили под особенное ведение и покровительство этого Братства, в совете которого о. Василий и Н. И. Ильминский были самыми усердными членами. Под сенью того же Братства продолжались ими и переводы христианских книг. В 1876 г. Православное миссионерское общество учредило в Казани под председательством Н. И. Ильминского переводческую комиссию, назначив Василия Тимофеевича ее членом. При этом Совет миссионерского общества поставил обязательным условием, чтобы члены комиссии получали членское жалование по 300 рублей в год. Как и Н. И. Ильминский, Василий Тимофеевич ни одного раза за все 20 лет своего участия в комиссии не взял от нее ни копейки, хотя сказанное жалование назначалось ему ежегодно и в виду недостаточности средств Василия Тимофеевича многократно ему предлагалось. Труды Василия Тимофеевича по переводам были действительно велики и брали у него множество времени. Не менее трех раз в неделю Василий Тимофеевич с сотрудниками собирались для совместного чтения переводов, приготовленных заранее. Василий Тимофеевич смотрел на свой труд как на дело святое и всегда относился к нему бескорыстно и искренно.

Ревностные и плодотворные труды о. Василия не оставались без вознаграждения. Он пользовался общим уважением всех, кому, хоть сколько-нибудь близки были интересы христианского просвещения инородцев. Он был свой человек в академии и особенно между деятелями ее миссионерских отделений у Г. С. Саблукова, В. В. Миротворцева и Е. А. Малова. Н. И. Ильминский смотрел на него, как на дорогого сотрудника, сына, брата, самого близкого человека, с которым у него, действительно «и худо и хорошо - все было пополам». Ему оказывали полное доверие и внимание все казанские преосвященные. Он был хорошо известен даже в высших государственных сферах, удостаивался неоднократно личного внимания Высочайших Особ, был высоко ценим обер-прокурорами Св. Синода, графом Д. А. Толстым и К. П. Победоносцевым, всеми представителями в Казани Министерства Народного Просвещения, начиная с попечителей округа (особенно П. Д. Шестакова). Постепенно был увеличиваем прежде скудный оклад его жалования; не раз давались ему небольшие денежные награды. Еще в 1866 г. Всемилостивейше пожалована ему золотая медаль для ношения на шее на Владимирской ленте с надписью «за усердие». После посвящения в священнический сан он не раз удостаивался благословения Св. Синода и епархиального владыки, в 1871 г. награжден набедренником, в 1875 - скуфьей, в 1881 - камилавкой, в 1887 г. - золотым наперсным крестом от Св. Синода, в 1892 г. - орденом св. Анны III степени. В 1886 г. Св. Синод определил зачесть ему всю службу при миссионерском отделении академии в действительную службу по духовно-учебному ведомству с предоставлением права по выслуге 25 лет на пенсию в размере 300 р. в год.

О. Василий стал человеком сановным, даже более, чем другие городские священники, кроме получивших академической образование, человеком весьма влиятельным в епархии, особенно в границах своей специальной деятельности. Но такое довольно быстрое возвышение не произвело в его характере ни капли той порчи, какая заметна бывает у большей части подобных людей, возвысившихся из низкой доли. Это была натура необыкновенно скромная и деликатная, с тонким природным тактом и замечательно утонченным чувством, какое редко можно встретить даже у высокообразованных и благовоспитанных людей, и вместе с тем натура глубоко искренняя и правдивая, сохранившая все черты симпатичной непосредственности и безыскусственности. Он не только не стеснялся, но и любил вспоминать свою низкую долю в молодости, из которой вывел его Николай Иванович, откровенно, без стеснения и искренно выставляя свое малое образование, хотя с течением времени путем самообразования и благодаря постоянным работам с Николаем Ивановичем, он успел сделаться человеком, очень много знающим, хорошим богословом, литургистом, проповедником. Многие его поучения, с которыми он выступал в разных случаях не только пред татарской, но и пред русской публикой, по их естественности, простоте, искренности и, так сказать, натуральной художественности, нельзя не признать весьма замечательными, даже образцовыми. Таковы, например, известные в печати его речи после освящения школьной церкви и его собственного посвящения (см. в кн. о татарской школе с. 411), при гробе профессора Г. С. Саблукова (в Прав. Собеседнике 1880 г. ч. I при некрологе Саблукова) и некоторые его поучения на храмовый праздник школы, не изданные в печати. Господствующими чувствами, которые выражались в его церковных и других, внецерковных речах были чувства глубокой и смиреной благодарности к русским людям, принявшим просветительное участие в его темных собратиях-татарах, искреннего благоговения пред русским христианским просвещением и отвращения от всего мухаммеданского и крепкая, непоколебимая вера истинного христианина и пастыря Христовой Церкви. Он был вхож во многие образованные дома и везде с удовольствием и уважением встречали этого скромного и деликатного человека с его всегда ласковым лицом, доброй улыбкой, не сходившей с его уст, добрыми и смиренными речами, всегда ровного, спокойного, приятного.

1891 год был роковым для о. Василия. Давно уже прихварывал его дорогой Николай Иванович, а в этом году расхворался окончательно и 27 декабря над его бездыханным телом впервые была зачитана татарская Псалтирь, последний только лишь вышедший в свет его переводной труд. Кончина его страшно потрясла о. Василия. Много горя довелось потерпеть ему в жизни: в разное время он потерял свою добрую жену, несколько детей, но такого горя еще не было. Он терял в Николае Ивановиче все: любящего руководителя, опору всего своего служения, отца, более чем отца. В последнее время наших деятелей по христианскому образованию инородцев особенно стало беспокоить усиление в управлении и образовании народных школ внешне формальных элементов и узких, исключительно дидактических взглядов на задачу этих школ, даже с прямым отрицанием их воспитательного значения, требующих от этих школ одной лишь учебы, одного заучивания учениками всего, что положено параграфами учебных программ, и совершенно противных системе инородческого образования Н. И. Ильминского, основанной всецело на религиозно-воспитательных началах. С разных сторон начались на его систему более или менее крупные нападения, особенно на ее главное религиозно-воспитательное орудие - употребление в инородческих школах родных языков воспитанников. Вызванный на энергичную защиту своего 30-летнего дела, сам Николай Иванович сильно загрустил в последние годы, опасаясь за самую его судьбу. Скорбел вместе с ним и его сотрудник, скорбел, но все-таки крепко надеялся на своего сильного и твердого Николая Ивановича. И вдруг все для него пропало, казалась - почва уходила из под ног и все кругом рушилось. Осталась единая надежда - Господь Бог на небесах...

Как сейчас видим, каким убитым, беспомощным сиротой стоял он перед гробом своего духовного отца и благодетеля при отпевании его в домовой церкви учительской семинарии. При последнем целовании покойного хотел сказать ему последнее, прощальное слово и не выдержал. Тяжкое, безвыходное горе прорвалось одним неудержимым рыданием с беспрестанным повторением дорогого имени. «Николай Иваныч! Зачем ты от нас уходишь? На кого ты нас оставляешь? Николай Иваныч! Что мы темные без тебя будем делать? Все ведь это ты сделал; все тобой одним держалось. Где крещено-татарская школа, пустое место было, сам ты помнишь, Николай Иваныч! А здесь что было? Ведь мы вместе с тобой сюда ходили, как задумали строить семинарию. Одна крапива росла. Неужели опять тоже будет? Николай Иваныч! Помолись об нас... к Господу идешь, молись об нас... Молись!»... Мы не видали уже, как его увели от гроба и прервали эту потрясающую прощальную речь для выноса тела.

После кончины Николая Ивановича о. Василий долго ходил, как потерянный, захаживал к близким знакомым покойного и сочувствовавшим его делу, вспоминал свою жизнь с ним, плакал, просил не оставлять его советами и поддержкой. Со временем острый период великого горя кончился, но о. Василий так и не мог окончательно оправиться после постигшей его катастрофы. Здоровье его заметно пошатнулось. Он прожил после кончины Николая Ивановича всего 4 года. Последняя болезнь (воспаление среднего уха) началась в марте 1895 года. Летом врачи по обычаю послали его куда-то на юг, на Кавказ, но он доехал только до Саратова, а отсюда его снова привезли в Казань за невозможностью ехать дальше. Затем тяжелая операция, производившаяся в два приема, заражение крови... и все земное для него кончилось. Не имея никаких средств, Василий Тимофеевич очень нуждался во время болезни, Переводческая комиссия выдала, без его ведома, семье его 300 рублей на лечение. По смерти Василия Тимофеевича не осталось ничего, кроме бедной обстановки и нескольких старых ряс, так как литературные и переводческие труды его принадлежат миссионерскому обществу. Похоронили высокопочтенного и много потрудившегося деятеля на счет его добрых друзей - П. В. и М. П. Щетинкиных.

Как только стало известно о кончине Василия Тимофеевича, в тот же день 2 декабря в 12 часов в квартире его собрались его академические ученики с своим ректором, архимандритом Антонием и в присутствии родных и почитателей почившего отслужили панихиду. На другой день в 12 часов последовал вынос его тела в домовую церковь школы. Несмотря на известное всем нерасположение покойного к венкам, возлагаемым на гроб, многие почитатели покойного не могли удержаться и выразили свою скорбь и уважение покойному возложением венков. Над гробом покойного было произнесено несколько в высшей степени теплых и трогательных речей. Речи эти целиком печатаются в приложениях. В 2 часа того же дня уже в церкви совершена была над почившим панихида Преосвященным Анастасием, викарием Казанской епархии, председателем Братства св. Гурия.

Литургию в день погребения 4 декабря совершал ректор академии архимандрит Антоний, слово говорил священник Казанского женского монастыря, бывший доцент миссионерского монгольского отделения при академии М. С. Нефедьев.

Отпевание совершал Высокопреосвященнейший владыка Владимир в сослужении ректоров академии и семинарии, кафедрального протоиерея Е. А. Малова, инспектора академии Н. П. Виноградова и 15 священнослужителей, в числе которых четверо были из инородцев: зять почившего о. Василия Тимофей Егоров и приехавшие нарочно в Казань священники с. Янцовар (Лаиш. Уезда) о. Назарий Герасимов, с. Шеморбаш (Мам. уезда) о. Василий Кибяков и с. Елышево (того же у.) о. Евдоким Комиссаров. В числе множества молящихся об упокоении чистой души о. Василия присутствовали попечитель учебного округа, члены Братства св. Гурия, профессора академии, несколько профессоров университета, студенты и слушатели академических миссионерских курсов, несколько дам и воспитанниц Родионовского института, вся инородческая учительская семинария и вся крещено-татарская школа. Похороны о. Василия имели в высшей степени трогательный характер; нельзя было без крайнего волнения видеть, как плакали ученики и ученицы школы. Скорбь их была так искренняя, так глубока, что невольно заражала даже людей посторонних: при выносе покойного из дома плакала вся толпа присутствующих, девочки плакали навзрыд, плакали и взрослые люди.

О. Василий похоронен в своей семейной могиле, где покоятся 5 человек его присных. Она находится на городском кладбище прямо против крещено-татарской школы...

Вечная тебе память, избранный Богом труженик христианского просвещения, успевший неразрывно связать свое имя с историческим именем незабвенного Н. И. Ильминского! Слышали мы при твоем погребении, что никакая слава на земли не стоит непреложно; хорошо знаем, что новые поколения эпигонов, не присутствовавших при делах отцов, пользуются наследием последних малосознательно, как чем-то уже обыкновенным, обыденным, редко думая о том, чего, каких больших дарований, каких беспокойных дум, усилий и напряженных трудов, все это стоило когда-то для их предшественников, чем последние были среди обстановки своего времени, и редко поэтому могут войти в их дело душевно, с полной и живой его оценкой. Но мы твердо веруем, что ваши с Николаем Ивановичем труды, ваши дорогие имена сделаются вечным достоянием истории нашей Православной Церкви, а среди племен вами просвещенных, будут предметом самых живых преданий до тех пор, пока эти племена не сольются с великим русским морем. Во свете лица Твоего и в наслаждении Твоея красоты, его избрал еси, упокой.

Литература:

О. Василий Тимофеевич Тимофеев. Некролог. - Казань: типо-литография Императорского Университета, 1896. - 49 с.

Обложка этого издания переснята к.и.н. И.Е.Алексеевым 8 ноября 2011